«Это Север. Здесь каждый человек — свой». Губернатор Чукотки — об охоте на китов и управлении регионом

Мы встретились с исполняющим обязанности губернатора Чукотского автономного округа Владиславом Кузнецовым через несколько дней после его поездки в Лорино — крупнейшее национальное село на полуострове, которое еще называют столицей китобоев. Там коренные жители этой древней земли показали свое мастерство в охоте. Для местных это не забава, а вопрос выживания.

За окном рабочего кабинета главы региона разлилось море и о чем-то громко переговаривались чайки. Так на краю России состоялся разговор о том, как обустроить регион, чтобы из него не уезжали в Москву и Калининград, нужно ли привозить с собой чиновников-варягов, а еще о глупости, людях дела и «природнении к материку».

— Я поехал в Лорино для того, чтобы понять, как происходит охота и как можно поддержать местных жителей.

Когда мы вышли в море, у меня были большие подозрения, что никакого кита мы не возьмем, потому что у нас только пять меленьких лодок, гарпун и одно ружье. Потом мы увидели фонтанчик и хвост. Поплыли, а кита там, естественно, уже нет. Долго осматривались, увидели его в другом месте — поплыли туда. Оказалось, что это тот же кит и, когда за ним начинают гоняться, он устает и выныривает чаще. В какой-то момент, понимая его поведение, можно предсказать, где он вынырнет в следующий раз.

К гарпуну привязан оранжевый буй, он не дает сильно уйти на глубину и его хорошо видно. В конце концов, используется ружье, а тушу вытаскивают на берег на специальным образом связанных лодках. Для них (коренных народов Чукотки. — Д. К.) это вопрос жизни, выживания.

Местные жители пытаются жить не на дотации, а своим трудом, что очень ценно. Это и есть сохранение аутентичности и культуры. Уклад жизни обеспечивается определенной работой, и эта работа должна приносить результат.

В Лорино пытаются выйти на переработку. Конечно, не китов, так как их коммерческое использование запрещено. Там добывают нерп и моржей, поставили современный цех по переработке. Но нужно продумывать бизнес-составляющую. Они этого не умеют, мы им поможем. Это достойный труд, который нужно всячески поощрять и поддерживать. Наше дело — обеспечить возможностями. В том числе помогать техникой для того, чтобы они могли заниматься традиционными видами сельского хозяйства.

— Это часть программы по поддержке культуры коренных народов?

— Пример того, как всё должно работать. Культура, оторванная от традиционного образа жизни, безусловно, может поддерживаться, но это будет музейная культура. Здесь же уникальная ситуация: есть люди, которые придерживаются традиционного образа жизни. Мы поддерживаем традиционные виды сельского хозяйства и, как следствие, их культуру. Плюс это поддержка всего, начиная от языка и преподавания его в школах до этнических конкурсов.

— Но по большей части это финансовая поддержка и помощь в построении бизнес-процессов?

— Если мы говорим о традиционных видах сельского хозяйства, то здесь есть два направления: зверобойный промысел и оленеводство. У них большая потребность в технике, которая системно закупалась довольно давно — машинам по 30 лет. Полного списка того, что подлежит замене, нет. Мы запустили аудит по каждой зверобойческой и оленеводческой бригаде. После этого поймем, за счет каких средств и в каком объеме будем ежегодно поддерживать закупку машин и их содержание.

Второй вопрос — профессиональная одежда. Это тяжелые виды работы, связанные с очень неблагоприятными условиями. Этим системно тоже не занимались очень давно. Люди одеты очень по-разному и не всегда сообразно той работе, которую они выполняют. Это тоже должно быть решено на системном уровне и тоже будет входить в программу поддержки.

Третья вещь — медицинские осмотры. Они должны вестись ежегодно и регулярно как в самих бригадах, так и с вывозом оленеводов или зверобоев в города или районные центры. Графика осмотров как такового не было, сейчас мы его разрабатываем. При этом само качество медицинских осмотров должно быть соответствующего уровня. Говорили, что иногда прилетал вертолет, из него выходил врач без медицинского оборудования и спрашивал: «Как себя чувствуете?» Вряд ли это можно назвать медицинским осмотром.

Также мы очень много на Чукотку завозим продуктов и товаров. В основном доступный нам путь — морской, по нему завозится порядка 97% товаров. Активное окно навигации — от 2 до 4 месяцев в году. Если мы можем что-то делать для себя здесь, мы должны это делать. Традиционное сельское хозяйство — одна из возможностей обеспечить себя.

Мы способны заместить импорт, как у нас принято говорить, с материка своими продуктами. В этом году открывается четыре таких производства, в следующем году — кратно больше. Разумеется, это будет связано не только с традиционными видами сельского хозяйства, также мы работаем с тепличным комплексом — выращиванием овощей в закрытом грунте. В этом году очередной цех теплицы открылся в Анадыре.

На ПМЭФе (Петербургском международном экономическом форуме. — Д. К.) мы подписали соглашение еще на одну теплицу. Сейчас у нас уровень самообеспечения овощами по всему округу — чуть больше 3%. С запланированным тепличным комплексом будет всего лишь 11%. Это практически ничего. Будем усиливаться, тем более сейчас есть технологии, позволяющие выращивать до четырех урожаев в год. Для Анадыря же новая теплица увеличит количество своих овощей до 80%. Кроме того, овощи будут поступать в поселки Угольные Копи, Беринговский и Эгвекинот.

— Как построен ваш рабочий график в связи с разницей с Москвой в 9 часов?

— Это зависит от мероприятий, которые есть, в том числе и с Москвой. Коллеги относятся с пониманием, как правило, коммуникации назначаются в приемлемое время — по крайней мере до 12 ночи. Часов до 2 ночи я работаю. После этого умеренный сон — 4–6 часов, и снова работаю.

— Вы ходите пешком по городу?

— Да, сейчас стало теплее, езжу на велосипеде и смотрю на город просто как его житель.

— Как реагируют местные жители? Здороваются с вами?

— Безусловно, здороваются. Здесь степень узнаваемости вообще очень высокая. Но можно поздороваться и с незнакомым человеком. В городе это в меньшей степени работает, а когда приезжаешь в село, все дети и взрослые здороваются, вне зависимости от того, знают тебя или нет. Это Север. Здесь каждый человек — свой. Поздороваться с человеком, которого ты видишь на улице, — по-другому и немыслимо, мы же глазами встретились, значит, нужно сказать: «Здравствуйте».

Здесь, в городе кто-то подходит. Могут пожать руку, сфотографироваться, могут обратить внимание на что-то. Тогда я это фиксирую как поручение и своим коллегам отдаю на отработку.

— Вы открыты в соцсетях?

— Да, абсолютно. Это очень полезно. У людей зачастую бывают очень полезные предложения, здесь вообще в этом отношении люди — молодцы большие. Потому что во время тех же сельских сходов, когда я прошу высказываться, люди в маленьких поселках говорят не только и не столько о себе, сколько поднимают системные вопросы — говоря, что это везде так. Мы действительно очень компактны, и люди думают друг о друге. Они говорят: «Это не мне, это нам». Выявление запроса на системные изменения на больших территориях требует большого количества времени, а здесь люди сами формулируют вопросы и предлагают пути решения, причем более или менее реалистичные. История привлечения людей в социальную жизнь и ответственность друг перед другом — это хорошая история. Это вопрос зрелости. Такое встречается нечасто.

— Насколько сложно вникать в проблемы нового региона? Сколько вам потребовалось времени, вы еще в процессе?

— Всегда будешь в процессе, потому что всегда нужно будет во что-то погружаться. Когда я ехал сюда, ознакомился с основными направлениями и цифрами — посмотрел программу социально-экономического развития округа. Однако не увидел в ней достаточного уровня конкретики. Она наполнена некими объектами, но почему именно ими? Необходимо составить собственное представление о том, что именно принесет максимальное развитие Чукотскому автономному округу. Из кабинета это точно не сделаешь. Поэтому мы вместе с коллегами из правительства, насколько позволяют погода и рабочий график, выезжаем в районы округа. Нужно облететь и объехать все населенные пункты для того, чтобы создать точное представление о том, что происходит.

У нас не всегда доступно передвижение по дорогам. В основном это авиационный транспорт, и его движение связано с погодой. Например, будучи в Певеке, я в Рыткучи (небольшой поселок возле Певека. — Д. К.) пытался улететь или уехать три раза. Все три раза не удалось. Но я верю, что у меня получится.

Как померить, реалистичный ли у нас план социально-экономического развития? Я прошу показать план развития населенного пункта. И не получаю его — нет документов, где были бы обозначены основные направления развития: через два года у нас в планах капитально отремонтировать школу, через три года нам нужен будет детский садик, в приоритете — построить детскую площадку или реконструировать систему водоотведения.

— Общий план развития всего округа не доведен до поселений? Или у них должен быть свой отдельный план?

— Не совсем так. Тут вопрос дедукции или индукции. Общий план округа должен складываться из планов развития каждого поселения, а планы развития каждого поселения должны складываться из стратегических критериев развития округа. Если этого нет, то план не имеет никакого прикладного значения и выглядит как некие лозунги. Такой план совершенно не понимают люди, живущие в конкретном населенном пункте. Он может быть для чиновников или отчетов, но точно не для людей. Они в нем не узнают себя.

В этих поездках калибруется наше понимание развития. Мы запустили формирование плана социально-экономического развития до 2030 года. Люди предложили назвать его «Чукотка-100», потому что у нас в 2030 году — 100-летие с момента создания автономного округа.

Для того чтобы люди узнавали в плане свои наказы и потребности, мы открыли сбор заявок и переупаковываем план исходя из представления людей. Можно приехать в село и сказать: «Мы собираемся завтра у вас построить детский садик». А они скажут, что им сначала нужно с ЖКХ разобраться. Легко можно попасть на такой разговор, и тогда станет очевидно, что ты сделал какую-то глупость.

Мы не занимаемся бизнесом или здравоохранением — этим занимаются бизнесмены и врачи. Мы создаем условия, при которых всё это может функционировать, и должны обеспечить правильную систему управления регионом. Есть органы местного самоуправления, которые проблемы людей, живущих на их территории, знают очень хорошо. Как получается так, что мы эти проблемы знаем хуже? Значит, у нас не выстроена работа с органами местного самоуправления.

Когда мы приезжаем, встречаемся с гражданами: я, моя команда из правительства, часть профильных замов, руководитель муниципалитета и, возможно, его замы. Мы благодарны за вопросы, потому что они открывают видение ситуации. Где-то за час люди более или менее раскачиваются для того, чтобы начать задавать вопросы. Разговор идет часа три, затем люди остаются и подходят персонально — еще час. То есть четыре часа. Есть территории, где много вопросов и люди активные. Одна такая встреча шла шесть часов и закончилась, только потому что было полдвенадцатого ночи.

После таких встреч налаживается работа органов местного самоуправления — они понимают, что хорошо было бы, чтобы первоначальную проблематику я получал от них. Мы фиксируем все вопросы, прозвучавшие от людей. Что-то решаем на месте, что-то забираем в качестве домашнего задания и возвращаемся.

Когда люди задают вопросы — это хорошо. Значит, они ждут от тебя помощи. Вот если не будут задавать — это плохой признак. Значит, мы не нужны.

— Вы сильно меняли состав правительства? Какое соотношение местных — тех, кто тут родился и знает регион, и приезжих?

— Я работал в разных организациях и вывел для себя достаточно простые вещи в отношении менеджмента: вопрос не в том, местный человек или нет, а в эффективности. Для того чтобы понять, какова эффективность, нужно время. Надо сначала выставить определенные цели — KPI. Вот когда ты их выставил и объяснил, каким образом будет идти обратная связь и анализ их исполнения, можно судить об эффективности человека. Иначе ты будешь работать с теми людьми, которые тебе личностно приятны, а не с теми, которые полезны. Я работаю с людьми, которые полезны не мне, а для дела, которым я занимаюсь. Если они мне еще и приятны, это праздник. Зачастую так и получается, потому что на таких территориях ты скорее встречаешь единомышленников — тех, кто работает не только на свою зарплату, но и реально хочет сделать что-то полезное для места, где живут.

Здесь есть люди, которые живут по 20–30 лет. Я считаю, их можно назвать местными. Если вы спросите меня, сколько человек я привез с собой и кто из них стал менеджерами высшего звена — начальниками департаментов, то пока никого. У меня есть ряд советников, которые не местные. Пока мы для себя выявили проблематику, системные действия, которые мы должны сделать, — в частности, план социально-экономического развития. Мои коллеги по большей части достойно исполняют поставленные цели. По результатам этой работы мы будем определять, кто достаточно эффективен, — они будут продолжать работать, кто недостаточно — будем определять те области, где он будет эффективен. У нас не так много людей, чтобы мы разбрасывались кадрами. Будут ли заходить новые люди — конечно. Но это будет происходить постепенно.

— Есть ли отдельный план развития туризма — привлечения сюда туристов? Насколько он может поддержать бюджет?

— Если посмотреть на туристический поток, то он на протяжении последних пяти лет больше не стал. Есть какие-то люди, которые слышали о регионе и хотят его посетить. Это довольно дорогой туризм, поэтому таких людей немного. Также есть некий информационный вакуум. После назначения я говорил со многими людьми, они говорили, что Чукотка — это интересно, но они там не были. Почему? Долго, непонятно, как лететь, холодно. Я объясняю, что лететь очень просто — прямой рейс на восемь часов. Это не очень долго даже по сравнению с московскими пробками. У нас бывает холодно, но мы научились строить жизни и способы передвижения так, чтобы это не было экстремально для путешественника.

Когда я прилетел, первые дни утром был мороз 40 градусов, вечером — минус 2. Я бы не сказал, чтобы это каким-то образом препятствовало моей работе. Это сопровождается очень серьезным ветром и метелью. Но это воспринимается как часть колорита территории. Где еще в России ты побываешь в ситуации, о которой можно будет знакомым говорить годами?

С точки зрения бюджетной составляющей в туризм нужно очень долго вкладываться, чтобы он стал привлекательным. Поэтому на протяжении достаточно большого количества лет туризм для бюджета таким не будет. Но со временем, с отстраиванием инфраструктуры, безусловно, будет, и этим путем нужно идти. Пока мы на начальном этапе.

Даже история с окупаемостью меня устраивает. У нас есть авиационное сообщение, несколько самолетов в неделю в разные точки России, довольно короткое окно навигации — 2–4 месяца для доставки продуктов, материалов и вывоза того, что производит регион. У нас минимальное количество дорог из-за природных условий. Нам необходимо много социальных сервисов иметь здесь: образование, здравоохранение. Нужны хорошие молодые амбициозные специалисты. Люди должны хотеть сюда приехать. Если о нас ничего не знают на материке, то даже с условием достаточно высоких зарплат привлечь сюда специалиста достаточно сложно. Конкуренция среди регионов существует, почему именно Чукотку должны выбрать? Нам нужно себя показать, продать. Туризм — один из способов. Чукотка — как приехать в сказку. Здесь всё по-другому, масса необычных вещей, очень интересные истории мифов, сказаний, верований, много национального колорита. Это нужно показать. Одновременно показав, что тут хорошо налажена инфраструктура. Это история природнения к материку. Если это есть, специалисту сюда ехать несложно.

Я попросил коллег показать, как они видят концепцию развития туризма, они показали несколько точек, безусловно, интересных. И это было всё. Но так не получится. На это нужно накладывать какой-то связанный рассказ, раскрасить это. Нужна концепция маршрутов, особенно учитывая то, что у нас сложная тема передвижений. Человек прилетел, например, в Анадырь во вторник, следующий самолет — в четверг. Куда ему дальше? А если непогода? Нельзя испортить впечатление. Должна быть инвариантность. Человек может остаться в Анадыре, ему будет интересно. Может улететь в Провидение, и ему будет интересно там. А если он оттуда не сможет два дня выехать, чем он будет заниматься? Сейчас коллеги делают эту концепцию.

— Какие меры работают, чтобы люди оставались здесь жить? Насколько я знаю, молодежь уезжает, в том числе для того чтобы получить образование. Что-то делается для того, чтобы они вернулись?

— Здесь скорее вопрос не в том, что делается, а в том, что нужно делать. Есть северная надбавка, программа стимулирования специалистов, «Земский доктор» и «Фельдшер» (имеются в виду федеральные программы закрепления специалистов на селе. — Прим. ред.) — это работает на уровне Российской Федерации, работает и на нашем уровне. Но ключевая вещь — люди уезжают, значит, для нас такой уровень поддержки минимальный, его недостаточно для того, чтобы люди оставались.

Очевидно, что для того, чтобы человек чувствовал себя комфортно, у него должно быть как минимум четыре базовые вещи. Первое: перспективная работа — это то, что человека заставляет себя уважать, дает уверенность в будущем, защищенность, это вопрос самореализации. Второе: жилье. Третье: здравоохранение. Четвертое: образование. Если ситуация равна по первым трем пунктам, то человек останется там, где детям можно дать достойное образование.

У нас огромный спрос на жилье, мало фонда вводится. Сейчас мы в плотном диалоге с «ДОМ.РФ», я надеюсь, что в этом году мы войдем в программу по арендному жилью. К сожалению, на наших территориях строительство домов — очень небыстрая вещь, большую часть строительных материалов мы завозим, то же самое и с рабочими. В результате строительство дома занимает 2–2,5 года.

Если говорить о работе, то здесь есть точка для приложения усилий. У нас реализуются крупные проекты в горнодобывающей промышленности, в частности. Это добыча золота, серебра, ряда ценных металлов, реализуется проект разработки одного из крупнейших месторождений меди, проект по разработке месторождения олова. Но наших кадров для этой работы — не более 3%. В основном это вахтовая работа.

Мы сейчас со всеми крупными компаниями подписываем соглашение на расширение квот на представителей нашего округа. Это за собой тянет реформирование нашего образования, мы начинаем готовить людей под конкретные рабочие места. Так наша молодежь может оставаться здесь — у них будет очень перспективная хорошо оплачиваемая работа.

— Как на регион повлияла СВО? Как работают волонтеры и правительство?

— Нас здесь очень немного, это вопрос для всех личный. В том числе и для меня, как для человека, работавшего на той территории. Если говорить о системных вещах, недавно создан фонд «Защитники Отечества». Это важная инициатива, которую выдвинул президент Российской Федерации. Это такое единое окно, куда может прийти как сам участник СВО, оказавшись здесь, так и его семья. Сотрудник сопровождает обратившегося по всем социальным службам или разъясняет, какие есть варианты для решения вопроса.

Координаторы этого фонда есть в каждом населенном пункте, и там точно нет людей равнодушных.

К каждой семье участника СВО у нас определен и закреплен волонтер, оказывается максимальное сопровождение. На местном уровне мы тоже увеличиваем инструментарий — например, ввели 100%-ную оплату услуг ЖКХ. Если наш боец оказался, не дай бог, ранен и проходит реабилитацию и семья выезжает к нему, мы компенсируем стоимость проезда и проживания. Безусловно, закупаем технику, комплекты одежды шьем. Регулярно встречаюсь с семьями участников СВО.